«А рыбы спят?»: сортировка чувств и мыслей

Недоросль: После пандемии вы начали вывозить на фестивали ваш спектакль «А рыбы спят?». Как в вашем репертуаре возникла эта необычная вещь?
Чеснокова: Идея возникла благодаря режиссеру Лене Прокофьеву. Мы знакомы по лаборатории Евгения Каменьковича. Я однажды рассказала ему, что мне хочется играть в моноспектакле. Он предложил мне эту пьесу Йенса Рашке, и материал на 100% попал в меня как в человека. Поняла, что действительно очень хочу произнести этот текст. Спектакль я сделала вместе со своей подругой детства, художницей из Санкт-Петербурга – Натальей Бакулевой. Так сложилось, что сыграла его пару раз и случился огромный перерыв из-за пандемии. А чем чаще играешь, тем он, конечно, «напитанее». После показа на «Детском Weekend'е» стало ясно, что этот спектакль от новых площадок не теряет, а только приобретает новые краски и даже какую-то внутреннюю свободу, чему я очень рада!
А премьера далась мне тяжело, кажется, я была в предобморочном состоянии. Моноспектакли – особенная история. За кулисами чувствуешь просто дикую ответственность, и по сути, ее абсолютно не с кем разделить, так как это исключительно твой опыт. Помню, на первых показах время в спектакле для меня текло по-разному: то бежало, то замедлялось. Я словно оказывалась в каком-то космосе, впадала в панику, но кажется этого никто не понял. Со временем спектакль стал действительно моим, хотя я его сама для себя и делала. Мне стало легче, удобнее и свободнее. И сейчас он более спокойный, естественный.


Недоросль: Тема смерти встречается в детских спектаклях в России не так уж и часто.
Чеснокова: Именно ею меня пьеса и привлекла. Она переворачивает восприятие – вместо темной, тяжелой, табуированной темы показывается другое миропонимание. От истории остается свет, даже жизнерадостное ощущение. Героиня «А рыбы спят?» Джетта, чей младший брат Эмиль умер от тяжелой болезни, создала, выдумала, изобрела или додумалась до легенды, в которой ее брат остается в этом мире, но внутри рыбы. Это важная для меня мысль, что человек после ухода не исчезает, он остается везде – в рыбе, в дереве, в воздухе… Мы все где-то здесь, рядышком.
Когда мы сталкиваемся со смертью близких, то и страдаем смертельно. Я тоже иногда думаю о том, как буду переживать эти неизбежные события, может, поэтому меня так волнует эта тема. И для меня важно, что в пьесе юная девочка так воинственно и трезво, настойчиво и даже порой наивно переворачивает философию смерти, сортирует свои взгляды на жизнь, выстраивая для себя мир с наименьшим количеством трагедии и страдания, в котором все мы вместе – и рыбы, и звери, и люди, и ушедшие, и живущие, и где мы же сами можем друг другу помочь.

Недоросль: История как-то пересекается с вашей жизнью?
Чеснокова: Меня часто об этом спрашивают. Нет, мне просто близка эта философия. Я всегда стремлюсь перевести минусы в плюсы, думаю, что в любой ситуации есть выход. Джетте в финале предлагают пойти в группу психотерапии. В Европе развита такая работа с потерями и травмами – и это здорово. Думаю, это очень полезно, помогает достичь равновесия, совладать с эмоциями. Из всего можно найти выход, но это большой труд. И эта девочка по имени Джетта, а вместе с ней и я, трудится каждый раз в черной комнате и перебирает свои воспоминания, находя в них пользу, оставляя только цветные предметы. Смерть брата, конечно, вызывает боль, она знает, что ничего не вернуть. Но она находит в себе силы не упасть в бесконечную трагедию, придумать эту живущую сейчас рыбу, съевшую червя, обглодавшего в свою очередь Эмиля, и сконструировать у себя в голове этот хоровод живых и неживых существ, который создает этот общий непростой мир.

Недоросль: На какой возраст главным образом рассчитан спектакль, кто его обычно смотрит?
Чеснокова: Сама пьеса с возрастным ограничением 12+. Может, я бы сама играла его для детей постарше. С другой стороны, нельзя сказать, что это тяжелый спектакль. В нем есть общение с залом, игры и немного черного юмора, куда без него. Как я заметила, история больше бьет по взрослым. И неважно во сколько стоит спектакль – утром, днем или вечером, в зрительном зале слышны ширканья носом, но дети никогда не плачут, они, скорее, думают, а вот мамы чувствуют. Подростки, из-за отсутствия опыта, воспринимают намного спокойнее. И в финале, когда я осторожно приглашаю их на сцену рисовать, они охотно выходят, пишут теплые слова про Эмиля. И взрослые, которые сидят в этот момент в зрительном зале и смотрят на своих рисующих детей, они как бы учатся у них в этот момент детскому и наивному мужеству. Это прекрасный момент в спектакле, он каждый раз сильный и настоящий!